Сцепились недавно с Женькой по поводу "Дома". Ну как сцепились ... Мягко вступили в дискуссию и изящно из нее вышли. Она не понимает эту книгу. Я понимаю ее непонимание, однако согласиться не могу. Да господи, я "Дом" перечитываю уже второй раз - он напоминает мне о детстве. Вот интересно - всё моё окружение знает, что я плохо вижу. Однако мало кто задумывается, насколько. Хотя, чего мне надо - фраза, что без очков я врезаюсь в стены звучит весело, если не воспринимать её всерьёз. Все-таки стены жесткие.
читать дальшеСчитается, что наша глазная больница лучшая после Московских клиник. Не знаю, может и лучшая, но навидались мы там всякого, в основном такого, что боже упаси слепых детей иметь, ибо бедные дети. И криворукие врачи, и бестолковые медсестры, не являющиеся вовремя в операционную, и операции здоровым людям - господи, да много чего было. Первое моё посещение клиники состоялось в десять лет. К тому времени маменька наконец поняла, что если ребенок не видит пальцев на своей руке - это плохо. Я боялась тогда. Боялась всяких осмотров, уколов и процедур, о которых сидя в приемной, вообще ничего не знала, но нафантазировать успела с гору. Мать пыталась меня успокоить, как могла, но у нее выходило плохо. Я помню ее лицо, белое-белое, когда она вышла из кабинета офтальмолога (меня перед этим беспардонно выгнали оттуда). Не секрет - я, и моя родня по материнской линии - мы все истерички, так что счастье, что мать не упала в обморок, когда ей сказали что меня надо оперировать. Срочно. Прям срочно-срочно. Палата у нас была на втором этаже детского корпуса. У нас, потому что на операции никогда не кладут в одиночку, не важно, сколько ребенку лет, а в детском корпусе обитают до семнадцати. Корпус был старый, как и все корпуса всех российских больниц, с трещинами сантиметров семь по потолку, с деревянными, часто не закрывающимися рамами, весь в зелено-желтых тонах. Сейчас все может уже и по-другому, но тогда, просыпаясь утром, легко можно было найти на одеяле горсть цементной крошки, или отвалившуюся со стены краску. Наша палата, седьмая, в самом конце коридора, была поприличнее, всего на три койки. Заняты были две - одна мною с матерью (учёт, епть), вторая - слепой девочкой. Я не знаю, как она существовала, но вроде удивления у меня не вызывала тогда. Они с матерью постоянно разговаривали. Она кстати, знала шрифт Брайля, пыталась и меня научить, но не вышло. Сейчас- то, конечно, жалею, что у нее не хватило терпения. Операция мне не помогла, наоборот, стало только хуже. И прописали обязательный стационар дважды в год по месяцу. Мол, не улучшим, так хоть не дадим совсем пропасть зрению. Это сейчас кажется, что месяц - малый срок. Месяц это много. Очень много, особенно в подобных местах, где день проживаешь за неделю. В основном, конечно, вызвано это тем, что выйти из двухэтажного домишки ты никуда не можешь (на прогулку пускали очень редко, да и то в теплое время года), после двух дня все врачи разъезжаются по домам и делать совершенно нечего. Процедур нет. Осмотров нет. Телевизора тоже нет. Зато день начинается в шесть утра, потому что первые процедуры - в шесть пятнадцать, измерение глазного давления, для тех, про кого вообще ничего не понятно. Уколы с восьми, осмотры с десяти. В одиннадцать завтрак, в двенадцать посещение родных. А после - гуляй, Вася, где хочешь, только на улицу не ходи, на первый не ходи, и вообще желательно никуда не ходи. Но мы, конечно, везде лезли. И все носились как кони. КАК КОНИ. Притом, что больше половины народу не видели совершенно ничего дальше собственного носа. И писали мы тоже на всем, на чем пишется. Все кровати были исписаны -поднимаешь матрас, а там стихи или истории. Большие такие истории, абзацев в тридцать. В стенах проковыривали дыры, что бы было сподручнее слушать, чем занимаются соседи. Вылезали через смотровое окошко входной двери, а окошко было двадцать на двадцать сантиметров, и шатались по парку ночью. У нас были свои страшилки, и даже живые. была Филя, про которую ходило столько баек, сколько не ходило, наверно не про одного работника больницы. Филю на самом деле звали Антониной, у нее была правнучка Ивана, и не было зубов. Она была то ли ночной техничкой, то ли сторожем, непонятно. Именно она была главным нашим Цербером, ее боялись. Смеялись над ней, шутили, но боялись. И, естественно, пересказывали курьезные случаи с ее участием. Например, историю про белок, летом залезавших на подоконник за прокормом (мальчишки из третьей постоянно сыпали им орехи и крошки), и про то, как опасавшаяся их Филя, боясь подцепить всякую заразу, пыталась их отгонять шваброй. Мы ночами не спали, и той же самой шваброй Филя гоняла нас. Было бы весело, если бы не состояние нашего, общекорпусного, здоровья. В следующие года мне сделали еще порядка пяти операций, довели до того, что больше всего на свете я боюсь боли (уколы в глаза все же противны в первый раз и дико болезненны потом) и одиночества. Одиночества потому что не всегда этот месяц ты проводишь с теми, с кем хотелось бы. Было такое, когда я просто считала дни, вылезая из палаты лишь для процедур; а бывало, что уезжать было жалко, ведь друзья... Хорошо было то, что у меня была возможность вот эта, маленькая все-таки крупица детства (практически детский лагерь раз в полугодие), а с другой стороны - столько времени потеряно и эти нервы вечные. В шестнадцать лет я появилась там последний раз. К тому времени меня помнили и ненавидели все врачи, медсестры, сторожа и вахтеры. Врачи замучились меня лечить, медсестры ворчали на "внешность", сторожам и вахтерам мы все вместе не давали спокойно существовать. Тогда я сказала, что хоть ослепну, но больше не появлюсь в том месте. Хотя вспомнить порой приятно.
Я всегда пытаюсь найти рациональное объяснение поступкам.
Что бы не случилось, какие бы мысли не пришли в голову - всегда, всегда; главное правило - не врать себе и больше думать. Чаще всего я и докапываюсь до истинных причин. Обычно это достигается путем безумного анализа и пережевывания; детализации воспоминаний; переваривания разговоров с разных точек восприятия. Поэтому я всегда знаю, что я делаю и как я делаю; не бывает ситуаций, про которые можно сказать "вышло случайно". Про многие можно сказать, что, да, «так получилось», но все всегда под контролем разума. Разум допустил. Разум извращен. И вот вопрос: что мне от него-то надо? Буквально секунду назад мелькнула спасительная мысль - я перед ним виновата. Когда не поддержала начинания, когда подняла на смех. На злой, язвительный смех, не скрываясь, при всех, не думая ни о чём - ни о его чувствах, ни надеждах. Я могу себя оправдывать, могу стучать пяткой в грудь, и меня поддержат, многие поддержат. Но наверно, следовало все сделать не так; а мне как обычно плевать, я же думаю лишь об одном, я не умею думать о многом сразу... Черт, у меня сердце кровью обливалось, тогда, когда сидя на жестком стуле в офисе какого-то придурка, он повернулся ко мне с глазами, словно у побитого песика, и тихо сказал: "Пожалуйста, только не говори, что это все ерунда, пожалуйста, мне слишком многие это говорят". У меня было дикое желание схватить его за шкирку и бежать, бежать поскорее оттуда. Орать на него матом, брызгать во все стороны слюнями, по земле кататься. Все же мы друзья, друзей нельзя бросать. Как мне потом было обидно и больно, кто бы знал. Больше, конечно, обидно. Такой реальный, адекватный, трезвый человек, и вляпаться в подобную хрень. А потом еще. И еще. И там окопаться, в этом обществе, и засесть намертво, и все их идеи защищать и позволять на себе наживаться. И главное, все ведь не единовременно, все это постепенно. "Люди могут совершать ошибки". Могут. Но не столько же. И возникает резонный вопрос - а вообще человек ... дурак? На секунду мне даже подумалось, что если мне извиниться перед ним, меня отпустит. Должно же отпустить. Я понимаю, что со мной твориться. И понимаю, почему. Но господи, как это волшебно - выходить, просто вываливаться из тесного салона маленькой машинёшки, где ты сидел, зажатый со всех сторон теплыми боками в толстых пальто, и вдыхать этот воздух, и чувствовать, реально чувствовать запахи. Все-все: и запах шоколада, приносимый ветром (не пережженной до отвращения дешевой гадости, а настоящего шоколада, почти даже какао ), и запах осеннего холода, и запах сигарет. И смешиваясь, запахи эти создают такое безумное сочетание, что хочется запомнить его навсегда. Спрятать куда-то в уголок памяти и доставать при малейшем желании, при малейшей ностальгии. Вот теперь запах ассоциируется с человеком. Удивительно... Мне просто хорошо рядом. Хорошо, когда он рядом есть. Настолько глупо все это, ведь я даже не разговаривать с ним стремлюсь, а просто быть. Что за бред четырнадцатилетнего... Ни будущего, ни прошлого, но в предвкушении встречи - глупый смех, а после - хочется царапать стены и выть на луну. Вылечите меня.
Иногда я допиваюсь до того, что хватаю в руки карандаш и с диким огнем в глазах начинаю что-то корябать на огрызках бумаги. Но больше не пью. Пусть будет таким маленьким шажочком в свою волю. Наде же её воспитывать,наконец. Мерзко хихикая и давясь ядовитыми слюнями утащила собрание книг. Даже не утащила - сташила, стырила,прихватизировала, сперла. Волшебные книги, мне кажется, я глубокой ночью стану над ними в сигаретном дыму качаться и глазки от счастья прикрывать. Оо, я люблю книги, они моя страсть.
Москва,Москва... Я ненавижу этот город. Большие шишки,много слов... Тебе найти бы только повод - И вот как пес бежать готов. А мне плевать на все законы На все порядки - я не раб. И обещанья все не новы. Смирись уже - ты просто слаб...
Не могла я еще в конце третьего курса представить, что общаться буду с абсолютно другими людьми. Мозг услужливо рисовал картину давно знакомых лиц, вкрадчиво нашептывал, что эти люди будут всегда. В принципе нельзя сказать, буд-то что-то кардинально изменилось. Я по прежнему общаюсь со своими одноклассниками и параллелью. Кого-то из моих знакомых это вводит в шок, мол, мы и со школьными друзьями не общаемся, не то что с кем-то, о чьих проступках лишь слышал. Странно, но со многими одноклассниками я начала более менее сходиться лишь после школы. Рома например,Абудеев, Курочкин - кто все эти люди? В школе я про них слыхом не слыхала. Та же Настя - ну не общались мы никогда. Компания, бывшая школьной, очень быстро развалилась-возможно, нас вместе держала только принадлежность к этакому единому. Мы в те времена охотно были мученицами. Потом стало понятно, что люди-то разные и в обществе друг с другом несколько...ммм...некомфортно. Однако упорно продолжаем встречаться. Надо честно заметить: не переигрывая и не вторгаясь в зону доверия каждого, общаемся вполне прилично и даже весело. "Они у тебя клевые" - вот, комментарий Леры, пожалуста. Однако стоит хоть немного переступить черту между "одноклассники" и "друзья" - все летит к черту. Праздновали день рождения. Более менее правильно описать действо сможет наречие "уныло", однако все же предпочту его не говорить. Во-первых потому, я давно усвоила правило "хочешь веселья-развлекай себя сам"; во-вторых, потому что просто смотреть на происходящее тоже интересно. Новое узнается. Например тот же Саша. Они все равно похожи с Толей, хотя бы по эмоцианальным ощущениям от них. Тембр голоса,отношение... Нечто подобное присутствует, хотя могу быть не права. Настя, хоть ее и назвали недавно "фонтаном негаснущего счастья", далеко не фонтан с радостью. Так бывает, когда встречаешь человека веселого-веселого, а потом понимаешь, что он все глубже чем думаешь. И далеко не веселый. Еще вчера звонил Яша. А я не видела а потом...потом решила не перезванивать. Все равно его звонки вгоняют меня в ужасный депрессняк. Не надо было вчера еще и его речей.
странно немного писать с телефона. Однако,учитывая тот факт что я нынче пропадаю на любимой работе, чем еще заниматься?)Да и впечатления свои как никак придеться записывать. Правда скорее всего это будет напоминать твиттер девочки подростка. Что я вижу вокруг себя? Длинный прилавок с булками и стойку "под бар" перед большим,до пола, окном. Все в розово-фиолетовых тонах с черно-белыми фотографиями на стенах. За залапанной шторой - кухня, пекарня с одним поваром. Все вместе - обиталище хипсторов, офисных крыс, и меня как сторожа сего безобразия. Не бог весть какая карьерная лестница, конечно. Даже наоборот, убожество еще большее, возможно. Но ничего не поделаешь, деньги они и в Африке деньги
Леша умудрился восхитительно быстро испортить мне настроение фразой: - Да я знаю тебя,немного покуривишся,и все равно поедешь. Причем так, сцуко, спокойно сказал.